Казарма

СЕМНАДЦАТАЯ КАЗАРМА

Небольшое предисловие. Что сегодняшнее поколение горожан знает о тех старых казармах, в которых еще тридцать с небольшим лет назад проживало почти девяносто процентов ореховозуевцев? Или вовсе ничего, или очень мало со слов родителей. Для молодых казармы - это громоздкие угрюмые здания, где люди жили по своим каморкам. Это общие кухни, общие туалеты. Словом, казармы - штука довольно не приглядная и неприспособленная для нормальной жизни. Естественно, у молодежи сложилось впечатление, что жизнь в казармах текла серо и буднично.

Но нет же, нет, все было не так, и не стоит судить о жизни своих родителей, мало что зная о ней. Смею утверждать, что казарменные быт, нравы, привычки отложили на характер нашего поколения своеобразный отпечаток.

Эти фрагментарные записки не претендуют ни на что прочее, кроме как стремление хоть в самой малейшей степени показать, как жили в казармах те, кому сейчас за пятьдесят. Почему выбрана именно семнадцатая казарма? Все очень просто: автор записок сам жил в той казарме.

Итак, конец сороковых и все пятидесятые годы. Пролетарский район, улица Сталина, казарма номер семнадцать.

Но сначала вот о чем. Ореховские казармы по своему внешнему облику во многом разнились друг от друга. Например, крутовские казармы. Они действительно выглядели настоящими крепостями кирпича, массивные чугунные лестницы. Эти казармы были вотчиной Викулы Морозова. Но что удивительно, при всей внешней тяжеловесности комнаты впечатляли какой-то легкостью и свежестью. Может, из-за размеров комнат - они не чета сегодняшним малометражкам: высота потолков за три метра, деревянные полы не из хилых дощечек, а из толстостенных досок шириной тридцать и больше сантиметров. Не случайно, когда начали рушить казармы, сметливые люди вывозили машинами именно древесину. Непременным атрибутом комнат были полати, то есть каморки были двухуровневыми. На полатях спали, хранили хозяйственную утварь, хотя мест для запасов было вполне достаточно. Например, возле каждой казармы были балаганы с прекрасно оборудованными погребами.

А теперь перейдем на другую сторону железной дороги. До революции это были владения Саввы Морозова. Еще недавно вдоль "железки" удобным рядком располагались казармы совершенно иного типа, чем на Крутом. Там они, как правило, четырех-, пятиэтажные, здесь же в два этажа: низ кирпичный, верх деревянный. Неизвестные нам тогдашние строители по самому высокому счету были мастерами своего дела. По сегодняшним меркам проектировщики и строители были удивительно неэкономными людьми. Ну зачем, спрашивается, на ореховской земле, где о землетрясениях знают лишь понаслышке, возводить такие толстостенные стены и даже перегородки делать из крепчайшего кирпича, а на лестницы тратить драгоценнейший во все времена металл, да к тому же украшать лестницы красивыми вензелями и завитушками? Но так уж строили тогда, строили на века. И простояли бы все эти викуловские и его брата Саввы казармы еще не один десяток лет, не коснись их разрушительная мания наших современников. Это началось в конце пятидесятых годов, когда в городе пошло массовое жилищное строительство. Посчитали, что реконструкция казарм - дело слишком дорогостоящее, и потому решили снести их с лица земли. Как бы сейчас пригодились тысячам семей те старые казармы. Вряд ли сегодняшние молодые супруги отказались бы до получения квартиры пожить в большой теплой комнате, да и различным городским службам, кооперативам помещения пришлись бы как нельзя кстати. Сколько сил и средств было угрохано на разрушение казарм, но дело так до конца и не довели - качество строительства старых мастеров помешало. Еще и сейчас в Крутовском и Воронцовско-Пролетарском районах высятся недорушенные стены казарм, своим видом напоминающие разрушенные бомбардировкой города.

Наша семнадцатая казарма была двухэтажной. Рядом мощенная булыжником автодорога, параллельно ей - железная дорога, а за ней корпуса прядильной фабрики №2 Ореховского хлопчатобумажного комбината. По другую сторону фасада - морозовская баня, школа, магазины "Теремок" и "Маленькая розничная".

Семнадцатая мало чем отличалась от своих соседей. Одна половина - фасадная - всегда звалась "большим вертикально фасаду, - "голубятником". Комнат было под сотню. Одни размером поболее (двадцать с лишним метров), другие поменее. Говорят, что до революции в каждой такой каморке жило по нескольку семей, и даже отдыхали в них фабричные люди по очереди. Все комнаты теплые, с высокими потолками. Общие кухни с длинными рядами деревянных ларей, где стояли десятки керосинок и керогазов, на которых в будние дни и готовилась пища. И была еще огромная русская печь, занимавшая большую часть кухни. Накануне праздников, и не только первомайских и октябрьских, но и, например, перед масленой неделей подвозились на подводе или стареньком грузовичке дрова и угли. Полыхало наутро пламя в подтопке, а наши матери лихо орудовали возле печей ухватами, переставляя с места на место кастрюли и чугуны со щами, борщами, кашами. И по всей казарме распространялись такие запахи, какие невозможны сейчас в наших квартирах, оснащенных газовыми плитами. Верхом праздника была выпечка блинов. Не успевал румяный, масляный, весь в дырочках блин соскочить со сковородки, он сразу же оказывался в руках снующих здесь же мальчишек и девчонок. Не от чувства голода старались мы побыстрее запихнуть в рот те блины и оладьи (в конце сороковых годов жизнь заметно улучшилась), а от обычной мальчишеской нетерпимости. И матери не отгоняли нас от печи, знали, что съедим мы по два-три ноздреватых блина и опять унесемся по своим делам. А матери наши, еще совсем молодые, красивые, раскрасневшиеся от жара-пыла духовой печи, еще долго продолжали орудовать своими ухватами.

Наши матери, женщины в большинстве своем уже ушедшие из жизни, искренне хочется сказать им вослед те слова благодарности, которые они так мало слышали при жизни. С чьей-то тяжелой и недоброй руки пошло-поехало гулять выражение "казарменская баба", подразумевающее при этом какое-то крикливое, злобное и необразованное существо. Да, бывало и ругались между собой наши матери, но уже наутро, встречаясь на общей кухне, мирно общались. Они были мудрыми, эти казарменские женщины, и эта мудрость не определялась образованием, а шла от самой жизни. Они знали, что делить им ровным счетом нечего.

С началом войны почти все взрослые мужчины ушли на фронт. Все тяготы легли на плечи матерей. Большинство работало на фабриках Ореховского комбината, а после смены, как ломовые лошади, впрягались казарменские женщины в повозки и везли с торфобрикетного завода или с торфоразработок топливо, чтобы не выстывали каморки и чтобы мы, дети, хоть на миг забыли, что рядом (1941 год) идет война. И как ни малы мы были тогда, но на всю жизнь запомнились душераздирающие завывания и причитания многих женщин, раздававшиеся в общих коридорах. И мы прекрасно понимали, что еще у одного нашего приятеля уже никогда не будет в жизни родного отца.

В нашей семнадцатой за все трудные военные и послевоенные годы не умерло ни одного ребенка. И это в первую очередь заслуга наших матерей, всех казарменских женщин, которые своим неимоверным трудом спасали нас от голода и холода, спасали собственным здоровьем.

Положа руку на сердце, утверждаю: казарменские женщины были по-настоящему милосердны и друг к другу, и к посторонним людям. Они знали - сегодня ты выручишь соседку горстью соли, завтра она не пожалеет для тебя двух. В первые послевоенные годы по казармам ходило много нищенок, многие были с детьми. В основном это были приезжие люди, которым просто-напросто некуда податься. И наши матери никогда не оставляли протянутую руку пустой. Пусть корка черного хлеба, пусть кружка кипятка (самим ведь многого не хватало), но все это давалось от чистого сердца, без показухи.

Ни в коем случае не призываю возвратить для исправления моральных устоев людей в казармы, а просто констатирую факт: тогдашние условия жизни отложили отпечаток на характер людей, и этот отпечаток далеко не темный. Люди умели жить сообща.

Мы, тогда малышня, уже сами стали дедами. Если есть по ту сторону жизни рай, то наши матери должны находиться там и, надеюсь, никто не зовет их в тех краях "казарменскими бабами". Спасибо, родные наши, за все, что сделали для нас, и простите, что не всегда были мы (даже повзрослев) заботливыми.

Во дворе между домами 27 и 29 на улице Гагарина гуляют дети. Два-три маленьких человечка виснут на раскачивающейся жидкой металлической конструкции, оставшейся от прошлых агитационных плакатов. Другие забрались на уродливый теннисный стол, третьи неторопливо бегают друг за другом. Эта картина не очень радует глаз. Девчонкам и мальчишкам просто нечем заняться, да они вроде и не рвутся занять себя. У моего внука есть отличная педальная машина, но она ржавеет на балконе. Как и у многих других во дворе, есть велосипед, но и он в простое...

У нас в семнадцатой казарме тоже была автомашина. Одна на всех. А хозяином ее был наш хороший приятель и сверстник Володя Чиканков (впоследствии он стал в городе неплохим организатором спортивно-массовой работы). С каким же нетерпением ожидали мы прихода весны, когда чуть подсохнет тротуар, и Володя под восторженные крики пацанов выкатит из балагана свою фанерно-дощатую чудо-машину. До сих пор не знаю, откуда взялась у нашего приятеля та просторная машина на подшипниковом ходу, но она доставляла нам, мальчишкам, настоящую радость. В ее кузов мы садились по очереди. Кто-то брался спереди за веревку, другие толкали сзади.

А весна в самом разгаре. Растаяли возле балаганов огромные кучи снега, в которые зимой мы, закрыв глаза, прыгали с трехметровой высоты. Сейчас вместо снега талая вода, а под ней еще не растаявший лед. Значит, рано убирать на полати зимние санки. Садись на них и, отталкиваясь лыжными палками или просто палками с вбитым гвоздем, скользи себе по весенней воде. Но смотри, ненароком не врежься в яму: купаться рановато, да и от матери влетит.

Детские самокаты сейчас не редкость. И что за чудо! Легкие, пластмассовые, на резиновом ходу. У казарменских ребят они тоже были в чести. Две неструганные доски, скрепленные крючком, ручка, два подшипника. Отталкивайся посильнее ногой да кати себе по тротуару, но поглядывай в оба: нарвешься на милиционера - считай, самоката нет. Стражи порядка грохали с размаху детской игрушкой об асфальт, и она разлеталась на кусочки. Зачем это делалось, кому мешали эти наши невинные забавы? Можно понять и принять наказание, когда оно справедливо. Например, за то, что многие пацаны, привинтив к валенкам или ботинкам "хаги", цеплялись длинными металлическими крюками за борт проходящей машины и таким способом отмахивали по городу километры. Были и несчастные случаи.

Небольшие, но все-таки хлопоты мы приносили охранникам открытого склада по ту сторону железной дороги, напротив второй прядильной фабрики. В числе другого имущества они охраняли и древесину - длинные тесовые доски. С риском быть пойманными мы бежали через "железку" с доской в руках, охранники кричали вслед какие-то слова, но, по-моему, это было понарошку. Доски эти нам были нужны позарез. Вдоль переднего фасада казармы под землей проходила теплотрасса, и полоска земли здесь метра в три шириной высыхала весной быстрее всего. На этой полоске мы и устраивали себе на радость отличный спортивный снаряд: середину доски клали на плоский камень, становились на край и взлетали высоко в небо, стараясь точно опуститься на свой край доски и как можно сильнее ударить по ней ногами. Кто первым слетал с доски, тот и был проигравшим.

Официальных соревнований у нас почти не проводилось (зимой иногда по шашкам-шахматам), но момент состязательности непременно присутствовал в каждой игре, и никто не скрывал, это именно он хочет и может стать самым-самым... И все игры - непременное движение.

Меньше четырех десятков лет прошло с той поры, многие детские забавы уже напрочь позабыты, и нет надежды на их возрождение. Одной из самых распространенных массовых игр была русская лапта. Вот уж поистине здоровое развлечение для любых возрастов - от пионера до пенсионера. А кто из сегодняшних мальчишек и девчонок сможет (если захочет) сыграть в "казаков-разбойников"? Это когда одна команда ("разбойники") должна прятаться, а другая ("казаки") по специальным отметинам разыскивать их. И это было далеко не просто, так как проходила-то игра не на дворовом пятачке, а на территории в несколько сот метров. А обыкновенные "догонячки" или, что то же самое, "салочки"? Ведь носились как угорелые, кажется, и устали не знали. Сейчас наши внуки и дети тоже играют во что-то подобное, но смотришь на семи-, восьмилетних акселератов и обидно становится за их беспомощность: пробегут десяток метров и на лавку садятся отдыхать.

Все детские игры, забавы на воздухе казарменские мальчишки и девчонки организовывали себе сами, ничего не требуя от взрослых. Каждую зиму, например, заливали катки. Пожарных шлангов не было, воду (непременно горячую) таскали из топящегося по этому случаю куба. Для нас это был тяжелый труд, но зато всю зиму был у нас собственный каток.

Взрослые не были равнодушными к нашим забавам, но они не вмешивались, давали нам полную свободу на выдумку и фантазию. Зато установка по весне "гигантских шагов" была заботой именно взрослых. Этот когда-то очень широко распространенный аттракцион сейчас не увидишь нигде. А ведь как все просто: на вершину столба крепится большой подшипник, приспосабливают три-четыре крепких каната с петлей на концах - вот и вся хитрость. Зарывай понадежнее столб в землю, поудобней (чтоб не резало) садись на петлю, и отталкивайся от земли ногами, и вот ты взлетаешь все выше и выше, кувыркаешься, переворачиваешься в воздухе. Дух захватывает от полета и совсем не опасно.

Но у казарменской ребятни были и забавы иного рода, сейчас бы их назвали играми на грани риска. Их, правда, было раз-два, и обчелся, но все же были. О езде на коньках, зацепившись крюком за борт автомобиля, здесь уже говорилось. А вот еще одна такая забава. Невдалеке от казармы, в парке 1 Мая, был тир (его только недавно ликвидировали), и возле него почему-то валялось много стреляных гильз от мелкашек. Мы набивали их серой от спичек, сплющивали края. Выбрав удачный момент, когда на кухне собиралось побольше женщин, оставляли в укромном местечке в трещину стены две-три спички, клали на них гильзочку, поджигали и быстро убегали на глазах хлопочущих на кухне матерей. Взрывалась гильзочка, издавая что-то наподобие громкого пистолетного выстрела. Женщины вскрикивали от испуга, кляли нас, а мы стояли рядом с самыми невинными лицами и в душе были очень довольны, что наделали столько шума.

Смотрю на детей за окном. Все так же виснут они на шаткой металлической решетке, доламывают теннисный стол, лениво бегают друг за другом. Тут же на лавках сидят их матери, бабки. Когда надоест им судачить, или кончатся семечки, кликнут они детей и отправятся по своим квартирам, к телевизору. И сами дети не могут придумать для себя ничего интересного, и нам, взрослым, недосуг. В лучшем случае купим завтра ребенку очередную заводную машину, которая в тот же день окажется в куче подобных игрушек в квартирном углу.

Недавно, уже в который раз, попалась на глаза газетная публикация с охами и ахами по поводу утраты интереса детей к чтению, да и всему прочему духовному развитию. Учителя утверждают, что осилить двести страниц серьезной книги для сегодняшнего подростка - задача непосильная. Не для всех, конечно, но для восьми человек из десятка - точно.

О причинах снижения интереса детей и подростков к книге пусть болит голова у тех, кто обязан этим заниматься, я же вновь возвращаю вас в свою семнадцатую казарму, точнее, в читальный зал детской библиотеки Дворца культуры Ореховского хлопчатобумажного комбината. По сегодняшним временам просто удивительно: мы, тогдашние подростки, все скопом, человек по десять-пятнадцать, раза по два-три в неделю в обязательном порядке (хотя нас никто не обязывал) отправлялись в читалку и часами просиживали в ее тишине над любимыми книгами. Поначалу это были, конечно, Жюль Верн, Майн Рид. Стивенсон - в общем, обычная любимая всеми подростками приключенческая и романтическая литература. Но постепенно казарменские мальчишки и девчонки приходили и к более серьезным книгам. Нас никто не гнал в читальный зал, не агитировал. В чем тут было дело, почему после школы, после всех этих шумных игр на воздухе нам еще было нужно отправляться в читалку? Не знаю ответа, но в одном уверен: если не приучен человек к книге с детства - считай, пропало.

Походы в читальный зал - это лишь одна из граней культурной и духовной жизни казарм. Выражение "красный уголок" пока еще не забыто, а вот смысл, суть начисто забыты. В культурной жизни казарм красные уголки играли исключительную роль. На Крутом "уголки" занимали просторные залы, в нашей семнадцатой под его нужды была приспособлена небольшая комнатушка: но дело не в размерах. Красные уголки работали под руководством домкомов, избранных всенародно в каждой казарме. Была какая-то наглядная агитация, подшивки газет, но нам было не до политики. Лишь перед большими праздниками нас привлекали к украшению фасада казармы. Самостоятельные художники малевали на красных полотнищах лозунги. Освежали прозрачным лаком большой портрет Сталина, чтобы вывесить все это на самом видном месте.

Ребятня же приходила в красный уголок, чтобы поиграть в шашки, шахматы, которые покупались на средства домкома. В их составе работали интересные люди, искренне заботящиеся, чтобы культурная жизнь казармы была на высоте.

Одним из лучших председателей домкома в семнадцатой казарме проявил себя участник Великой Отечественной войны Михаил Михайлович Голубев. Он часто болел от ран, полученных на войне, но продолжал работать на фабрике, а свободное время отдавал казарменской ребятне. Это была его идея организовать художественную самодеятельность. На всю округу славились казарменский оркестр народных инструментов и молодежный песенный хор. Азы музыкальной грамоты мы получили во Дворце культуры ореховских текстильщиков под руководством опытного педагога Кулагина (запамятовал, как звали его). Балалайки, домры, мандолины разрешалось брать на дом, а значит, репетиции проходили и в красном уголке казармы.

В те годы обычной практикой было приглашение самодеятельных артистов для выступлений перед началом киносеансов во Дворце культуры. Много раз выступали там и мы, но особенно запомнился первый концерт. Переодели наших казарменских девчат в нарядные широченные платья, слегка подрумянили им щеки, подкрасили губы. Они страшно смущались и краснели так, что, казалось, и никаких румян уже не нужно было. Может быть, именно на том концерте под ярким светом юпитеров мы увидели своих подружек по детским забавам совсем по-иному. Какие же они красавицы-раскрасавицы, наши казарменские девчата! И казалось, еще чище звучали наши мандолины и домры, и девичьи голоса были прозрачнее, чем вчера, и лица девчат были не такими, как раньше - лукавые, с искрящимися от счастья глазами. Может, именно в те минуты и затрепетали мальчишечьи сердечки, в ожидании поры влюбленности и первых душевных мук.

Домовые комитеты в жизни казармы играли очень большую роль. Они даже распоряжались деньгами, вырученными от сдачи колхозу помоев. Деньги, конечно, были небольшими, но все же у домкомов имелась возможность тратить их на культуру, на хозяйственные нужды, на материальную помощь малообеспеченным. И все это при широкой гласности, с согласия большинства жителей. И на жизнь детей, подростков домкомы оказывали очень большое влияние.

Однажды председатель домкома Михаил Голубев предложил нам обследовать нижнецокольную часть казармы. Оказывается, там были какие-то тайные ходы, о которых пацанье даже не догадывалось. Страха друг перед другом не выказывали, но по себе знаю, что опасения все-таки были: что-то мы встретим там. С трудом отваливали какие-то камни, веяло на нас из узкого круглого хода сыростью и спертым воздухом. Продвигались медленно, чуть ли не ползком. И вот неожиданно кончился узкий ход, и оказались мы в небольшом, метров на тридцать, зальце. Кругом грязь, мусор, плесень. Но уже неделю спустя мы превратили это подземелье в отлично оборудованную мастерскую кружка "Умелые руки". Мы пропадали там часами. Почему-то все были повально увлечены работой лобзиком. Редко в какой комнате не было тогда всяких шкатулок, сделанных нашими руками. Сейчас, думаю, уже на следующий день в это подземелье непременно пожаловал бы участковый и задал бы вопрос: чем вы это здесь занимаетесь? А то бы и просто опечатал помещение.

Недавно вновь проходил мимо своей бывшей семнадцатой казармы. Вообще-то ей повезло. От соседних уже давно и кирпичика не осталось, а в нашей разместились какие-то хозяйственные службы. Ушли из казармы люди, переселились в отдельные квартиры, и умерла казарма. А может, не совсем, может, тихо существует ее душа, и хранит она в своих старых стенах неслышимые нам отзвуки прошлой жизни. И не только в стенах, но и вот в этих уже взрослых деревьях заброшенного сейчас небольшого приказарменского скверика. О чем шелестите вы, березы, может, тоже вспоминаете свое детство? Я могу напомнить вам, березы, как появились вы на свет Божий. Ведь все имеет свою историю. Есть она и у этого скверика.

В середине пятидесятых на этом месте был пустырь и, как водится, был он любимым местом ребятни. Но однажды все тот же неугомонный на выдумки председатель домкома, израненный на фронте артиллерист Михаил Голубев предложил превратить пыльный пустырь в сквер. И заняться этим делом было предложено детям. Как же не хотелось нам расставаться с пустырем, но таких свободных пространств вокруг казармы было немало, и поэтому ребятня смирились с потерей. Откуда-то появились саженцы, лопаты. В несколько дней пустырь был перекопан. То ли с легкой руки солдата, то ли еще по какой причине, но ни одно высаженное дерево не погибло. У каждого из нас было собственное дерево. Мы укрывали его от морозов, поливали в жаркие дни, и деревья росли, как нам казалось, на глазах. Здесь мы встречались по вечерам с девчатами, и вы, березы, тогда еще такие же молодые, как и мы, были свидетелями наших первых робких поцелуев.

И еще одно воспоминание связано с этим сквером. Вскоре после смерти Сталина, но еще до XX съезда партии, возвратился из мест заключения наш с братом отец. Мы его почти не помнили. В 1941 году, как и все другое мужское население семнадцатой казармы, отец ушел на фронт. Был командиром расчетного орудия. Где-то в Прибалтике был ранен в голову и попал в плен. Намыкался по фашистским лагерям, а после войны, как и миллионы других подобных бедолаг, получил свою "десятку", и еще больше мучений пришлось испытать в лагере под Верхоянском. Позже был реабилитирован с возвращением офицерского звания и всех гражданских прав. До войны отец был профессиональным скульптором и художником. Казарменские жители знали это и потому-то обратились к отцу с просьбой вылепить для сквера бюст Иосифа Виссарионовича. Отец называл его самым великим преступником в истории человечества, но на просьбу жителей казармы все-таки откликнулся. Не знаю, с каким уж там камнем на сердце лепил он бюст человека, для которого не было в войне военнопленных, а были сплошь предатели - даже собственный сын. Вскоре бюст был готов, покрашен бронзовой краской и под звуки нашего самодеятельного оркестра народных инструментов водружен в молодом сквере в самом центре цветущей клумбы на небольшом кирпичном пьедестале. Впрочем, простоять ему долго не пришлось. Однажды поутру жители не обнаружили гипсового вождя.

А теперь разрешите пригласить вас на танцы, на танцы в семнадцатую казарму середины пятидесятых годов. Пожалуйста, не отказывайтесь. Сегодняшние молодежные дискотеки не идут ни в какое сравнение с танцами нашей молодости, и те, кому сейчас пятьдесят с хвостиком, это хорошо знают.

В каждой казарме всегда были общественные радиолы, богатый набор пластинок. Были они и в нашей семнадцатой. Началу танцев предшествовал определенный ритуал, который неукоснительно соблюдался. Хранитель общественной радиолы устанавливал ее, где надо, раскладывал пластинки, готовил иглы и, когда все приготовления были закончены, врубал звук на полную катушку, и звучала любимая "Рио-Рита". Участники спектакля не рвались с места в карьер, подходили постепенно, с этаким напускным безразличием. Так же чинно и благородно объявлялись и дамы. Все одеты в самое лучшее, что было в гардеробах. Зажигательную "Рио-Риту" сменяет утесовское "Утомленное солнце нежно с морем прощалось", но и теперь танцоры не спешат оторвать свои спины от стен. Но все прекрасно знают, что пройдет еще несколько минут, войдет в круг первая пара, будут сняты с лиц не обманывающие никого маски безразличия, и ничто уже не сможет остановить веселье.

Танцы в семнадцатой казарме! Они были бесподобны. И увлекались ими и стар, и млад. Зимой они проходили внутри казармы, а с приходом весны переносились на улицу. А любимым развлечением казарменской ребятни была такая забава: наполнялись холодной водой два-три ведра. С этим хозяйством мы крайне осторожно лезли на крышу и терпеливо ждали, когда шум наших шагов будет заглушаться проходящим поездом. И вот в этот-то момент опрокидывались ведра с водой на головы разгоряченных танцоров, а мы мигом скрывались с "места преступления" и через минуту уже слонялись в толпе продолжавшихся веселиться наших матерей, отцов, старших братьев и сестер. Принять ледяной душ - штука малоприятная, шуму и крику по этому поводу было много, но, по-моему, все это было понарошку. Ведь нас не трудно было вычислить и крепко наказать, но никто этого даже не старался сделать.

Зачастую танцы продолжались аж до самого утра. И приходили к нам в семнадцатую люди со всей округи. Здесь завязывались знакомства, назначались свидания, и мы, молодые, были постоянно в кого-нибудь влюблены. В связи с этим вспоминается одна девчонка. Несколько лет кряду мы с нетерпением ожидали конца учебного года, когда наступят каникулы, и из Москвы приедет к своим родственникам в нашу казарму Люся. Ее точеная фигурка, удивительно красивое лицо еще и сейчас стоят перед моими глазами, как будто было все это лишь вчера. Люся-Люсевна, если случайно попадутся тебе на глаза эти строки, вспомни дни своей молодости и тех ребят из семнадцатой казармы, которые наперебой назначали тебе свидания, но ты никому не отдавала предпочтения. Но нет, здесь я не прав. Конечно же, ты, Люся, была тогда влюблена в моего самого лучшего и единственного друга - Геннадия, сына нашего председателя домкома. И он в тебя втюрился по уши. И я завидовал своему другу. А потом ты, Люся, перестала приезжать на лето в нашу казарму, но, поверь, мы тебя не забывали. А Геннадий Голубев, когда пришло время, взял в жены мою одноклассницу Олечку Кареву, с коей и по сей день живет в мире и согласии. И Геннадий, и Ольга позаканчивали институты, воспитали детей, радуются внукам и чувствуют себя такими же молодыми, как и раньше. А работает Геннадий Михайлович Голубев главным инженером в строительно-монтажном управлении №3. Хоть и живем в одном городе, но встречаемся редко и все больше случайно, на ходу. Перекинемся двумя-тремя фразами и разбегаемся в разные стороны по своим делам. Но нет, не очерствели еще наши сердца, и мы обязательно как-нибудь сядем с нашими семействами за праздничный стол и по старой юношеской и самой чистой дружбе вспомним былые времена, помянем добрым словом наш союз, вспомним все то хорошее, что грело нас в те далекие годы.

Мой шестилетний внук на сегодняшний день имеет в наличии почти шестьдесят рублей собственных денег. У казарменской ребятни нашего детства таких денег, конечно, не водилось, но все же нам в праздники кое-что перепадало от родителей. Подрабатывали мы и сами. Например, в первые послевоенные годы, когда были отменены карточки, перед 1 Мая и 7 ноября в магазинах обязательно продавалась мука. Очередь за ней занимали с вечера, номера писались на ладонях фунсимовым карандашом. Так как в одни руки продавалось строго определенное количество муки, то ребятня охотно откликалась на просьбы взрослых выступить в роли их детей. Это чтобы дали побольше муки. За эту услугу ребятня получала пятерку или десятку. Разумеется, дореформенных. На мороженое хватало дня на три. До сих пор ощущаю вкус того мороженого. Стоит у магазина тележка, а в ней, на льду металлический цилиндр с мороженым. Берет продавщица вафельный стаканчик, накладывает в него ложкой вкуснотищу, взвешивает и, пожалуйста, ешьте на здоровье.

А еще мы экономили денежки на походах в кино. Подбирали возле Зимнего театра разорванные билеты и скрупулезно, корешок к корешку, склеивали билетики и предъявляли их на входе. Очень часто удавалось прошмыгнуть в зал. Тогда сплошным косяком шли в городских кинотеатрах фильмы, взятые в поверженной фашистской Германии в качестве трофеев, - "Тарзан", "Индийская гробница" и другие. Многие (и взрослые, и дети) копили деньги. И копилки были оригинальными. Например, пространство между оконными рамами. С осени окна заклеивались, так что копилку можно было открыть лишь по весне. К тому времени у многих накапливалось денег прилично.

Пролетел год за годом. Взрослели вчерашние мальчишки и девчонки семнадцатой казармы. Навсегда была поставлена на прикол в балагане безмоторная автомашина Володи Чиканкова. сломались "гигантские шаги" во дворе казармы, а девчата со слезами на глазах провожали своих кавалеров служить в армию. Эти проводы - тоже незабываемое зрелище той поры. На вечеринку собиралась вся казарменская молодежь.

Устраивались они и в красном уголке, но, как правило, в комнате виновника торжества. Люди понимали, что нет ни у кого таких запасов, чтобы хватало их на всю братию. И потом шла по кругу шапка, и складывали люди в нее, сколько могли, деньги, которые и вручались отъезжавшему. А тот в свою очередь большую часть пожертвованных денег отдавал родителям. А сколько прекрасных песен пелось на этих проводах в армию. Господи, да неужели все это было! И куда делось теперь! Ну, споют сейчас два куплета и запнутся, вспоминая слова. И не вспомнят. И опять врубят магнитофоны.

Вот и подходят к завершению эти записки о днях нашей юности, о семнадцатой казарме. Наверное, были в той нашей жизни и какие-то негативные стороны, но, честное слово, не могу припомнить ничего из этого ряда.

Ничего нельзя из того времени возвратить назад. Увы, так уж устроена жизнь. Очень бы не хотелось, чтобы наши дети, внуки когда-нибудь сказали, что их родители прожили серую и никчемную жизнь, и не стоит пытаться свалить на нас вину за сегодняшние трудности. Ведь мы свято верили, что вот-вот придет то светлое будущее, о котором мы мечтали. И пусть, как показало время, мы страшно ошиблись в своих мечтаниях, но уж лучше быть фантазером, чем ни во что не верующим Фомой из Нового завета.

Пролетарский район, улица Сталина, семнадцатая казарма! По-разному жили и живут твои старые обитатели, но, уверен, в сердцах, каждого из нас сохранилось тепло родного очага и не стерты из памяти дни и события нашей молодости. ...

 

Предыдущая страница | Страница 10 из 25 | Следующая страница

• БАЗА ХЛЕБОПРОДУКТОВ
• В деревне Петрушино жгут дома
• АВТОКОЛОННА № 1793
• ТЕПЛОСЕТЬ
• ПИЩЕВОЙ КОМБИНАТ