Казарма

ТРИДЦАТАЯ КАЗАРМА - МОЙ ДОМ РОДИМЫЙ

Не странно ли, что в нашем фабричном, рабочем городе Орехово-Зуево, где большая часть населения выросла в казарменных каморках, всегда было да и сейчас есть немало людей, с презрением относящихся к нам, детям пролетарских общежитий?

Помню, еще в школе плакала от обиды, когда чистенькая девочка Ирма, из частного дома, зло обозвала меня: "Казарма!". Эту чистюлю я, конечно, оттаскала за косички с бантиками, а подозрение, что и меня, и всех мальчишек и девчонок из нашей казармы считают недостойными уважения из-за места нашего жительства, осталось.

А мы гордились своей 30-й казармой! И не только потому, что она была самой знаменитой в городе, что в ней в 1905 году находился штаб революционных рабочих, что была при нем боевая рабочая дружина, ездившая на баррикады московской Пресни, - это был наш родной дом.

Было известно, что побаивались фабриканты и местные буржуи по-боевому настроенных ткачей и прядильщиков. Поэтому и учинили местные власти в ночь с 30 ноября на 1 декабря 1905 года штурм казармы отрядами полицейских и казаков.

В нашей родне более девяноста лет живет предание о том ночном штурме. Дело в том, что дед Ефим Иванович и бабушка Анастасия Михайловна Орловы - ткачи первой морозовской ткацкой фабрики занимали вместе с пятью своими детьми комнату 160 на третьем этаже казармы. Моя будущая мама - Мария Ефимовна была грудным ребенком и спала в люльке, подвешенной к специальному потолочному крюку. И надо же было так случиться, что в тот момент, когда готовящиеся к штурму казаки и полицейские вышли на исходную позицию перед броском к казарме, малютка в люльке заплакала, явно требуя поменять под собой пеленку. Поскольку мать девочки была в ночной смене на фабрике, встал и запалил керосиновую лампу отец. Но не успел он перепеленать ребенка, как по стеклам засветившегося окна ударили пули, одна из которых пронзила левое плечо Ефима Орлова.

В казарму между тем ворвались полицейские и конные казаки. В каморках и коридорах поднялся страшный переполох: устрашающе орали есаулы и хорунжие, храпели и цокали подковами о цементные полы кони, в ужасе голосили женщины, ревели во весь голос дети, хлопали резко распахнутые двери каморок. Ворвались вооруженные люди и к окровавленному Ефиму Орлову. Стали допытываться, зачем зажигал свет, кому хотел подать сигнал, но, заглянув в листок со списком неблагонадежных и не найдя в нем фамилии "Орлов", успокоились, но предупредили, что будут вызывать в жандармское управление по ходу следствия.

Рана оказалась легкой, скоро зажила. Но не всем так повезло. Один из активных социал-демократов Иван Иванович Воронцов был зарублен казацкой шашкой, дружиннику Балабашкину пуля раздробила колено, был ранен и агитатор из Москвы Федор Иванович Кононов, его увезли в тюрьму. Случайно были застрелены восемнадцатилетний парень и двенадцатилетний мальчишка.

Но это все исторические факты, а в памяти моей казарма запечатлелась четырьмя красно-кирпичными этажами со множеством высоких оконных проемов (на каждом этаже по 53 комнаты, в каждой из которых одно окно). По фасаду - два входа с навесами над дверями, а с задней стороны казармы был еще один вход, через который можно было попасть, минуя коридоры с жилыми комнатами, в кубовую, где постоянно подогревался кипяток, и - в просторные кухни с огромными духовыми печами.

Задумываясь сейчас над организацией жизни в казарме, понимаешь, насколько продуманно все было сделано. В каждой из 14-15-метровых комнат, расположенных по обеим сторонам сквозного стометрового коридора, проходила личная жизнь фабричных рабочих. Но в определенные часы двери каморок раскрывались, и из них выходили взрослые и дети. Все направлялись в серединную часть коридора, где на деревянных диванах, обитых коричневым дерматином, казалось, днем и ночью сидели старики и старухи, обсуждающие свои и чужие дела, как на деревенской завалинке. Направляясь в туалет, к умывальникам или в кухню, стариков невозможно было миновать незамеченным, поэтому они знали, кто когда поднялся с постели, к какому часу пошел на работу и приходил ли на обед.

То, что кухонная часть казармы и туалетная были удалены от жилых комнат, было прекрасно: часть коридора, где отдыхали пожилые люди, отделялась от кухни и уборных высокой стеклянной перегородкой с вращающимися стеклянными дверями. Так что запахи в жилые помещения не распространялись. Осталось в памяти, что стекла всегда были изумительно чистые и прозрачные, будто из хрусталя. А было это благодаря стараниям тети Поли Новожиловой, нашей уборщицы, которую тогда называли поломойкой. Все мы, девочки, с восторгом глазели, как она ловко с мылом ежедневно промывает коридорные цементные, с вкраплением разноцветных мелких камешков, полы. После ее уборки полы блестели, как натертые воском, в них отражался свет из двух торцевых "итальянских окон", расположенных на концах коридора.

На всех, приходивших в казарму впервые, производили большое впечатление стоявшие возле каждого окна по три деревянные кадушки с высокими веерными пальмами. Это для пролетарских детей было напоминанием о существовании где-то далеко-далеко тропиков и субтропиков. Мы гордились своими пальмами и любили играть возле них в куклы.

Как-то сложилось в городском общественном мнении, что все казарменные дети - хулиганы, озорники. А между тем, это совсем не так. Я, например, не припомню, чтобы кто-то из мальчишек разбил хоть одно стекло в перегородке или в рамах лестничной клетки. Старушки, сидевшие на деревянных диванах, не только судачили, но и приглядывали за поведением мальчишек и девчонок, не стеснялись они не только отругать озорника, но и за ухо дернуть. Кроме того, был в нашем общежитии Совет содействия, в который жители избирали наиболее уважаемых, авторитетных людей. Мне кажется, многие годы возглавлял совсод Алексей Фомин, рабочий человек, активный и смелый. Совсоды не давали распоясаться ни взрослым, ни детям, всех призывали к порядку. А кроме того, совсоды организовывали культурно-массовую работу в казарме: приглашали в "красный уголок" лекторов, беседчиков, лучших артистов художественной самодеятельности.

"Сушилка" тридцатой казармы славилась еще с дореволюционной поры, там устраивались окружные партийные конференции и собрания Совета рабочих депутатов. Сушилка - это фактически технический чердак, располагавшийся под самой крышей над четвертым этажом. Там было в любое время года тепло, даже жарко, площадь в двести квадратных метров позволяла не только иметь зрительный зал, но и самую настоящую сцену с кулисами и красивым занавесом.

В советское время на сушилке устраивались собрания совсодов и жителей, проводились лекции на самые различные темы. Разумеется, за прошедшие десятилетия многое из памяти ушло, но помнятся выступления лекторов горкома партии А.Г.Савина, В.Н.Андреева, Л.К.Шалаева, И.П.Голикова, преподавателей педагогического института И.А.Переверзева, С.В.Назарьева, А.А.Оглоблина, С.Ф.Вахонина, директора городского музея Т.И.Терещенко, старого коммуниста, бывшего "красного директора" отбельно-красильной фабрики П.К.Силантьева.

Эти уважаемые в городе люди несли в рабочую среду разные знания, расширяя кругозор жителей общежития, а у молодых зарождая мечты о получении высшего образования, тем более что Советская власть давала возможность людям бесплатно учиться. Среди моих казарменных современников не только мой брат Николай Шиков получил высшее образование. Мои соседки по коридору Лида Новожилова и Зина Скворцова стали преподавателями, Валентин Демин окончил ВГИК и был направлен на Ленфильм режиссером, его фамилию в титрах кинолент мы до сих пор читаем с гордостью. Галина Вавилина стала управляющей отделением областного банка, Вера Гусева выросла до должности директора школы, Александр Щекин стал полковником милиции и возглавлял уголовный розыск, Татьяна Яганова долгое время работала секретарем исполкома Орехово-Зуевского горсовета, Юрий Сафронов после института работал прорабом на строительстве, а Николай Кравцев стал главным инженером текстильной фабрики, его современник Виктор Семенов - главным инженером крупного автотранспортного предприятия, еще выше поднялась Галина Варнаева, она была назначена главным инженером областного управления местной промышленности, и живет теперь в Москве.

О всех, сделавших прекрасную карьеру, несмотря на свое "казарменное" начало, конечно, рассказать трудно, их гораздо больше, чем я помню, но и этого достаточно, чтобы убедиться: каких целеустремленных, трудолюбивых людей воспитывала казарма с помощью городских общественных организаций. Думаю, что о многом говорит и тот факт, что в нашей среде выросли профессиональные художники: Михаил Яганов, Анатолий Семенов, Борис Машков.

Уверена, что и эстетическому воспитанию художников способствовал наш "красный уголок".

"Старуший" хор нашей казармы славился в городе и районе, его приглашали выступить в самые разные аудитории. Под баян Ивана Романова бывшие прядильщицы и ткачихи изумительно трогательно пели: "У церкви стояла карета", "Летят утки", "На муромской дорожке", "Под окном черемуха колышется" и множество других русских песен. Среди хористок выделялись особым талантом Ольга Морякова-Новикова, Елизавета Крошкина, Ольга Сидорина, Мария Коптелова, Анна Полякова, Полина Новожилова, Мария Симонова, к сожалению, всех назвать затрудняюсь. Но от них во мне осталась любовь к народной русской песне, и поныне в моей семье мы поем то, что услышали еще в детстве в "красном уголке".

Непростое дело удержать молодежь от необдуманных поступков и хулиганства, здесь одними назиданиями ничего не достигнешь. А постоянная культурно-массовая работа с вовлечением в нее мальчиков и девочек давала неплохие результаты. Многие из нас занимались игрой на мандолинах, балалайках, домрах и гитарах в казарменном струнном оркестре. Были любители потанцевать и поплясать. Для них не только устраивались танцевальные вечера, но и работал танцевальный кружок, где можно было освоить искусство самых разных танцев под руководством Лидии Николаевны Харламовой.

Многие казарменные жители получили свои первые представления о драматическом виде искусства в драмкружке, которым руководила актриса городского театра Евдокия Ивановна Харламова, человек настолько преданный театру и детям, что даже когда она из-за болезни не могла подниматься на "сушилку", участники драмкружка подхватывали ее тележку и поднимали до самых кулис. Это было еще до войны. А в послевоенные годы часто веселили жителей приходившие по путевкам отдела культуры замечательные баянисты - братья Любичевы.

Да, трудные были военные и послевоенные годы, но унывать казарме не давали. Профком комбината старался, кроме того, общежития города обменивались своими концертными бригадами. А какие праздники для детей устраивались у новогодних елок! И к новому году, и к Первомаю, и к октябрьским праздникам - всегда для детей организовывались концерты, хороводы, вручались подарки.

И, конечно, любили в казарме кино. Тогда телевизоров не было, а потом и появились в некоторых семьях, но все равно народу в зал набивалось много, чтобы посмотреть на белом полотнище настоящее кино из киноаппарата, с которым раз в неделю приезжал киномеханик Александр Зверев.

Не редкими гостями у нас на сушилке были и городские поэты Александр Кривоусов, Константин Нажесткин, Виктор Хандышев, Виктор Хватов, Галина Куренкова, Евгений Глебов, Федор Румянцев. Они читали стихи, отвечали на вопросы слушателей. Во время такого поэтического вечера я впервые услышала стихи Евгения Глебова о казарме. Поскольку они очень точно передают атмосферу нашего общежития, приведу стихи полностью:

Дверью хлоп и вы - в казарме...

Бабушки сидят вдоль стен.

Вмиг просветят вас глазами,

Как не сможет и рентген.

Все известно в коридоре,

Все в казарме сообща:

Встанут рядом, если горе,

Надо - вызовут врача,

Если свадьбу кто играет,

Пляшет сразу сотня ног,

Ну а если умирает -

Вскладчину берут венок.

Здесь упрашивать не нужно

На субботники людей,

Сами все выходят дружно.

Не ссылаясь на детей.

Есть в казарме хор "старуший",

Без зубов, а между тем,

Запоют - развесишь уши,

Подивишься чистоте,

А кому взглянуть охота,

В "красный уголок" пройдут

В восемь вечера в субботу,

Им и лекцию прочтут.

Здесь в загашники не лезут,

Чтоб в ответ достать словцо,

Если скажут, как отрежут,

Да не в спину, а в лицо.

Хоть народ живет шумливо,

Не обидит никогда.

Уважаем справедливость

Дом родной людей труда.

Да, слово "справедливость" как нельзя лучше отражает дух нашего казарменного общежития. Люди смело, не боясь ответного зла, выступали на защиту обиженных. Мне никогда не забыть случай, который произошел в голодное военное время. Многие тогда группами ездили в "хлебные края" обменять свои пожитки на зерно, муку или сало. И вот один из наших парней - Николай Ярлыченков возвратился из такой поездки с мешком пшеничной муки. Но, как на зло, матери дома не оказалось, поэтому он, поставив мешок у двери каморки, пошел в кухню. А когда через несколько минут возвратился, мешка с мукой и след простыл.

Сидевшие на проходе женщины возмутились и предложили обыскать все комнаты. Целая толпа людей стала обходить комнату за комнатой, заглядывать под кровати, в шкафы, на полати, извиняясь, но стремясь обнаружить пропажу. Прошли почти все комнаты, кроме запертых, и вдруг с улицы приходит почтальон и спрашивает: "А почему у вас с третьего этажа тротуар мукой посыпают?"

Выбежали на улицу, определили, из какого окна летит мука. Одни стали прямо с улицы кричать слова упреков тем, кто так пытался избавиться от украденной муки, а другие побежали к этой комнате. Дверь наконец отворили, и пред людьми предстали женщина в осыпанном мукой фартуке и ее сын-подросток. Было много крика, много слез. Все осудили воров, хотя и понимали, что они голодные. Этот урок был не только для похитителей, но и для всех других жителей, независимо от возраста.

Мораль в рабочем общежитии была на очень высоком уровне. Без всякой примеси ханжества жители казармы осуждали половую распущенность, даже стремились не допустить ее среди своих соседей. Конечно, в дни демократизации и беспредельной свободы, когда стриптиз и половые акты ежедневно показывают по телевизору, многие могут сказать, что "казарма любила вмешиваться в личную жизнь".

Что ж, так оно и было, но вмешательства были исключительно в интересах людей слабых, неопытных. Надеюсь, рассказ, который я поведаю, подтвердит это.

В период восстановления народного хозяйства страны, разрушенного в годы войны 1941-1945 гг., почти все фабрики хлопчатобумажного комбината начало лихорадить из-за нехватки рабочей силы, так как многие ткачи и другие специалисты по текстилю разъехались по стране, переквалифицировались, поумирали от голода и погибли на фронтах. Возникла острая нужда в рабочих руках. Тогда уполномоченные от фабрик разъехались по разным краям страны, чтобы завербовать желающих стать текстильщиками.

Многие девочки Татарии, Мордовии, Удмуртии захотели поехать в город Орехово-Зуево, который совсем недалеко от Москвы. Комбинатовское руководство срочно организовало для них обучение текстильным профессиям, но чтобы их разместить, нужно было жилье.

ЖКО комбината прежде всего обратило взоры на вспомогательные помещения, имевшиеся в казармах. Так, в нашей 30-й казарме с морозовских времен у жителей были холодные лари, это специальные большие неотапливаемые комнаты, в которых для каждой семьи предоставлялся деревянный шкаф-ларь, в котором можно было положить соленые грибы, кильки, квашеную капусту, другие овощи, которые можно было по пути на кухню быстро достать и приготовить обед или ужин. Они располагались на проходе к кухне, против умывальников.

Всем предложили лари освободить, затем провели ремонт помещений, подвели отопление, наставили железных кроватей, посреди установили длинный стол. Таким образом было готово общежитие для приезжих. Так же поступили и с "красным уголком".

С интересом встречала казарма застенчивых нерусских девочек, и говорящих не на нашем языке, и одевающихся как-то непривычно, как торфушки. Все проявляли к новичкам не только внимание, но и заботу.

К милым простоватым девочкам, как мухи на мед, устремились юноши. Их ухаживания были настолько назойливы, прямо-таки наглые, когда слабую девочку хватали за талию и тащили куда-нибудь под лестницу или в тамбур, чтобы насладиться любовью.

Беззащитные девчата плакали, но ничего не могли поделать с настырными ухажерами. И тогда в бой за честь юных девушек вступили женщины казармы. Они буквально стеной вставали перед дверьми в общежитие, отталкивали парней, не давали им проникнуть в девичьи покои. А сделать это было непросто. Тогда привлекли на помощь родителей парней и даже участкового милиционера. И добились своего! Девушки смогли спокойно приходить с работы к себе в общежитие и жить так, как им хотелось.

Прошли годы, не все разъехались по своим домам, многие девушки обрели семьи, имеют квартиры, и каждая наша встреча с ними бывает очень приятной и радостной как с родными. А не защити их в свое время казарма, судьбы их были бы изломаны.

Честно признаюсь, мне самой до сих пор многое непонятно во взаимоотношениях жителей казармы. Вроде бы чужие люди, жили в довольно стесненных бытовых условиях, когда приходилось делить или уступать друг другу место на шестке печи, на кухонном катке, ждать своей очереди не только у коллективного рукомойника, но и в туалете, но не обозлились друг на друга, не возненавидели, а наоборот, всегда сохраняли чувство родства.

Когда в 1941 году пришли первые "похоронки" на молодых солдат Славу Фадеева и Славу Широкова, вся казарма переживала это горе, как свое собственное. Все жители ощущали чувство горя, когда пришли извещения о гибели Петра Новикова, Владимира Васильева, Александра Саратовского, Алексея Попкова, Павла Коптелова и многих других.

Зато сколько всеобщей радости и ликования было, когда с Победой стали возвращаться наши живые мужчины! Вернулись с войны Владик Коптелов, Иван Новожилов, Борис Мирошников и среди них Евгений Ильин, удостоенный звания Героя Советского Союза.

Гордились мы своими воинами. Еще перед самой войной среди авиаторов Московского военного округа оказался наш казарменный воспитанник Валентин Лапшин, все пришли в восторг, когда диктор с парада на Красной площади сообщил, что эскадрилью самолетов ведет Валентин Сергеевич Лапшин, мы будто обезумели: кричали "ура", поздравляли друг друга, побежали в соседние казармы, чтобы рассказать об удивительном сообщении. Видимо, Валентин Лапшин был отчаянный человек, чкаловской закваски: однажды он прилетел в наш город и сделал несколько кругов очень низко нал казармой. Все мы неистово махали руками и кричали, догадываясь, что известный летчик не забывает, откуда он родом. Это, пожалуй, для нас было посильнее, чем сообщение о полете космонавтов.

Отошли в прошлое, в область воспоминаний годы, десятилетия, нашу родимую революционную казарму разрушили до основания, хотя собирались сохранить на столетия в качестве памятника.

Жителям казармы предоставляли квартиры в разных районах города. Вначале многие проявляли нетерпение, хотелось поскорее стать владельцем индивидуальной квартиры. Но прошло некоторое время, и бывшие казарменные жители, встречаясь на улицах или в автобусах, стали с легкой грустью вспоминать, как жили в тесноте, да не в обиде. Многие установили между собой дружеские связи и ходят друг к другу в гости. Люди встречаются как родные, как дети одной многодетной матери, имя у которой - Казарма.

К. ГЛЕБОВА,

бывшая жительница 30-й казармы

 

Предыдущая страница | Страница 12 из 25 | Следующая страница

• БАЗА ХЛЕБОПРОДУКТОВ
• В деревне Петрушино жгут дома
• АВТОКОЛОННА № 1793
• ТЕПЛОСЕТЬ
• ПИЩЕВОЙ КОМБИНАТ